В 1915 году Фройд пишет:

«Удовлетворение любовного требования пациентки столь же губительно для анализа, как и его подавление. Путь аналитика совершенно иной, для него нет образца в реальной жизни. Аналитик не уклоняется от любовного переноса, не отгоняет его и не отбивает к нему охоту у пациентки; точно так же он стойко воздерживается от любых на него ответов. Он придерживается любовного переноса, но относится к нему, как к чему-то нереальному, как к ситуации, которую нужно пережить в процессе лечения, которую нужно свести к ее бессознательным первоисточникам и которая должна помочь довести до сознания больной самое сокровенное в ее любовной жизни, чтобы оно было ей подвластно. Чем больше ему кажется, что он сам неуязвим для всякого искушения, тем скорее он сможет извлечь из ситуации аналитическое содержание».

Пожар посредине театрального представления, угрожающий своей разрушительной силой уничтожить не только начавшийся спектакль, но и здание целиком — именно такой образ обретает эротизированный перенос в теории психоанализа. Пожар, справиться с которым необходимо иметь достаточно много навыков. До этого Фройд столкнулся с врагом психоаналитического процесса, с переносом, усмирить который и сделать из него союзника процесса также понадобилось время и размышления, которые привели к отдельному подходу к данному обязательному феномену аналитического процесса и к определению его места в метапсихологии.

С точки зрения Фройда границы сексуальности очерчиваются двойным способом — через «психо» и через перенос, который становится одновременно и фундаментом психоанализа, и условием самой возможности его осуществления: анализу поддаётся лишь то, что существует в переносе. Благодаря продолжению этого процесса смещения и замены, анализ может выявить нарушение, затронувшее процесс переноса в целом и вернуть его в нужное русло. Мы также знаем, что Фройд признал функцию переноса лишь частично, как будто бы он считал его симптомом, который создаётся в ходе анализа. В дальнейшем он был вынужден разрешить это противоречие, признав, что перенос, пожалуй, это крест, который несёт психоаналитик, но он же служит и движущей силой лечения, главным его рычагом; всё это не помешало учёному рассмотреть совокупность его проявлений как невроз переноса, в соответствии с концепцией психоневрозов трансфера.

Таким образом, он словно на ощупь собрал такой триптих: психоневроз трансфера, невроз трансфера, инфантильный невроз. В дальнейшем именно этот вопрос он внимательно исследовал в своей работе о Человеке-волке, цель которой состояла в том, чтобы описать инфантильный невроз.

Но вернемся к любви во время переноса. Самый важный вопрос, возникающий в связи с этим не самым удобным событием в ходе анализа — как с ней справиться таким образом, чтобы аналитик смог бы сохранить свою аналитическую позицию, продолжая свой «путь аналитика», весьма сложный, если не сказать — почти невозможный, между принятием и отказом, и при этом сделать все возможное, чтобы использовать появившуюся ситуацию для усиления субьективности пациентки? Нет сомнений, что любовь—в—переносе вносит в анализ существенное препятствие, и к тому же трудноустранимое, и имеет все шансы этот анализ разрушить, если аналитик не обращается с ней технически надлежащим образом.

Любовь, без сомнения, поддерживается переносом, но, очевидно, любовь—в—переносе не является просто «патологической» формой переноса. Без сомнения, любовь—в—переносе — это именно перенос... И все же Фройд не допустил никакой теоретической ошибки: любовь—в—переносе — это любовь. Просто неуместная.

Об этом и со знанием этого мы предложим вам свое видение захватывающего аналитического события — любви — в — переносе.

Попытаемся выяснить, какие практические рекомендации дал нам Фройд в следующей фразе: «Нужно, чтобы имела место приостановка в реальности, как в театре».